Пер Валё, Май Шёвалль

СМЕЮЩИЙСЯ ПОЛИЦЕЙСКИЙ

I

Тринадцатого ноября вечером в Стокгольме шел дождь. Мартин Бек и Колльберг играли в шахматы в квартире Колльберга недалеко от станции метро Шермарбринк. Оба были свободны, потому что последние несколько дней практически ничего не происходило.

Мартин Бек играл скверно, но ему все же каким-то образом удавалось оказывать сопротивление Колльбергу. У Колльберга была дочка, которой недавно исполнилось два месяца, и в тот вечер ему пришлось исполнять роль няньки, а Мартин Бек не испытывал особого желания возвращаться домой и всячески оттягивал тот момент, когда придется это сделать. Погода была отвратительная. Проливной дождь барабанил по крышам и окнам, улицы почти опустели, на них появлялись лишь одинокие прохожие, у которых, очевидно, были серьезные причины, чтобы выходить в такую погоду.

У посольства США на Страндвеген и ведущих к нему соседних улицах четыреста полицейских сражались с демонстрантами, которых было раза в два больше. Полицейские были вооружены гранатами со слезоточивым газом, пистолетами, резиновыми дубинками, автомобилями, мотоциклами, коротковолновыми радиостанциями, мегафонами, шли с овчарками и ехали на лошадях. Демонстранты были вооружены петицией и бумажными плакатами, расползающимися под проливным дождем. Вряд ли их можно было считать монолитной группой, поскольку здесь были разные люди, от тринадцатилетних школьниц в джинсах и шерстяных полупальто с капюшонами и весьма серьезных студентов до провокаторов, профессиональных хулиганов и даже восьмидесятипятилетней актрисы в беретике и под голубым зонтиком. Какой-то сильный импульс заставил их противостоять ливню и всему остальному, что могло произойти.

Полицейские, в свою очередь, тоже не представляли собою элиты. Их согнали сюда из всех полицейских участков города. Однако тем, у кого был знакомый врач и кто сумел каким-то другим образом выкрутиться, удалось избежать этой неприятной командировки. Остались лишь те, кто знал, что они делают, и одобрял это, — на полицейском жаргоне их называли петухами, и те, которые были слишком молодыми и неопытными, чтобы решиться не участвовать в происходящем, и которые, кроме того, не имели ни малейшего понятия, в чем они, собственно, участвуют, а уж тем более, зачем они это делают. Лошади становились на дыбы и грызли удила, полицейские нервно ощупывали кобуры пистолетов и размахивали дубинками. Маленькая девочка несла плакат «Исполни свой долг! Собери побольше полицейских!» Трое патрульных, каждый весом восемьдесят пять килограммов, набросились на нее, разорвали плакат и затащили ее в автомобиль, где выкрутили ей руки н лапали ее за груди. В этот день ей как раз исполнилось тринадцать лет, и груди у нее еще не успели развиться.

Всего задержали больше пятидесяти человек. Многие были ранены, в крови. Некоторые оказались так называемыми важными персонами, и можно было ожидать, что они напишут об этом в газетах или станут болтать по радио и телевидению. Дежурные офицеры полицейского участка с трепетом смотрели на этих важных персон, заискивающе улыбались им и с извинительными поклонами провожали до дверей. Всем остальным предстоял не слишком приятный допрос. Дело было в том, что одного из конных полицейских ударили по голове бутылкой, а ведь ее кто-то должен был бросить.

Операцией руководил офицер полиции в высоком чине, с военным образованием. Его считали экспертом в делах по поддержанию порядка, и он удовлетворенно наблюдал весь тот беспорядок, который ему удалось создать.

В квартире возле станции метро Шермарбринк Колльберг сложил фигуры и пешки в коробку и закрыл крышку.

— Ты никогда не научишься играть, — укоризненно сказал он.

— Наверное, это требует особых способностей, — угрюмо произнес Мартин Бек. — Для этого нужно иметь смекалку.

Колльберг сменил тему.

— Наверное, сейчас порядочная заварушка на Страндвеген, — заметил он.

— Наверное. А в чем, собственно, там дело?

— Они хотят вручить письмо послу, — ответил Колльберг. — Письмо, всего-то делов. И почему бы им не послать его по почте?

— В таком случае оно не привлечет к себе внимания.

— Конечно, но все равно получилось глупо, так что даже стыдно.

— Да, — согласился Мартин Бек.

Он надел плащ и шляпу и собрался уйти. Колльберг тоже поднялся.

— Я выйду с тобой, — сказал он.

— А что ты собираешься делать на улице?

— Да так, поброжу немного.

— В такую погоду?

— Я люблю дождь, — ответил Колльберг, застегивая просторный синий плащ из поплина.

— Тебе, наверное, мало того, что я уже простужен, — сказал Мартин Бек.

Мартин Бек и Колльберг были полицейскими. Они работали в отделе расследования убийств. Сейчас они временно ничем особенным не занимались и со спокойной совестью могли считать себя свободными от выполнения служебных обязанностей.

В городе на улицах полицейских не было видно. Пожилая женщина возле Главного вокзала напрасно ожидала, что к ней подойдет патрульный и, с улыбкой отдав честь, поможет ей перейти на противоположную сторону. Субъект, который в этот момент разбил витрину в торговом центре, мог не опасаться, что вой сирены полицейского патрульного автомобиля помешает продолжить начатое им дело.

Полиция была занята.

Неделю назад начальник полиции официально заявил, что полиция не будет способна выполнять многие рутинные обязанности, так как должна защищать американского посла от писем и выступлений людей, которым не правятся Линдог Джонсон и война во Вьетнаме.

Леннарт Колльберг не испытывал симпатии к Линдону Джонсону, и война во Вьетнаме ему не нравилась, зато он любил бродить по городу в дождливую погоду.

В одиннадцать часов вечера дождь продолжал идти, а демонстрацию можно было считать законченной.

В тот вечер и именно в это время в Стокгольме было совершено восемь убийств и одна попытка убийства.

II

«Дождь, — меланхолически думал он, глядя в окно. — Ноябрьская темень и холодный ливень. Предвестники приближающейся зимы. Вскоре выпадет снег».

В эту пору в городе ничто не радовало глаз, а уж об этой улице и говорить нечего: одни голые деревья и старые кирпичные дома. Уже когда улицу начали застраивать, выяснилось, что ее неправильно проложили. Она никуда не ведет и никогда никуда не вела и существует лишь как грустное напоминание о начатом когда-то с большим размахом и не доведенном до конца плане расширения города. Здесь нет освещенных витрин и людей на тротуарах. Только большие голые деревья и фонари, холодный белый свет которых отражается в лужах и поблескивающих от дождя крышах автомобилей.

Он так долго бродил под дождем, что волосы и штанины брюк у него совершенно промокли. Ледяная, пронизывающая влага стекала по бедрам, затылку, шее, он чувствовал ее даже между лопатками.

Он застегнул верхние пуговицы плаща, засунул руку в карман и потрогал рукоятку пистолета. Она тоже была холодная и влажная.

При этом прикосновении мужчина в синем поплиновом плаще невольно вздрогнул и попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о перголе [1] отеля в Андрайче [2] , где пять месяцев назад он проводил отпуск. О давящей, неподвижной жаре, о слепящем блеске солнца над побережьем и рыбацкими лодками, о голубизне неба над горным хребтом на противоположной стороне залива.

Потом он подумал, что в это время года там, вероятно, тоже идут дожди, а в домах там нет центрального отопления, а только камины.

Он заметил, что находится уже на другой улице и вскоре ему снова придется выйти под дождь.

Он услышал, как вслед за ним кто-то идет по лесенке, и знал, что это человек, который сел возле универмага на Клараберггатан двенадцатью остановками раньше.